Ведь мы живём и намерены жить дальше в той же самой России – едином территориально-хронологическом континууме, чья протяжённость не имеет изъятий, а содержание не поддаётся «редакторской правке».

Вот взять Ивана IV – чем этот царь хуже любого другого?

Почему в 2016 году в Орле не установить памятник основателю города и заодно строителю Российской Империи? Почему «Ельцин-центр» за 7 миллиардов рублей в Екатеринбурге поставить можно, а куда более скромный памятник Ивану IV – нельзя? Памятники Петру I – не менее, а более жёсткому властелину, чем Иван Васильевич, устанавливают спокойно. Казалось бы, какая разница: Ельцин, Пётр, Иван, – все они давно умерли. Откуда истерика-то?

А дело в том, что установленные сегодня памятники – они, конечно, о прошлом и о памяти. Но это ещё явный «социальный заказ» эпохи нынешней. Если мы что-то вдруг из прошлого хотим вспомнить именно сейчас – это неспроста. И, соответственно, дискуссии вокруг персонажей на постаментах – это не о прошлом, это о настоящем и будущем. Это – о том историческом опыте, о тех исторических уроках, которые злободневны являются точкой конфликта в сегодняшней государственной и общественной практике.

Поэтому памятник в честь знаковых личностей и событий нашей истории – он не только от слова «помнить», он ещё и от слова «сегодня».

Вот и давайте посмотрим на орловского Ивана IV именно из сегодня. И, раз уж мы начали сравнивать его с Петром I, то в этом сравнении и продолжим наши рассуждения.

Итак, Почему Великому можно, а Ивану Грозному – нельзя?

Великий и Ужасный

Академическая справедливость заставляет констатировать, что данная социальная шизофрения возникла не вчера.

Почему для Пушкина Пётр I «… один есть целая всемирная история!»?[1]

О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы?[2]

При этом  для русской интеллигенции Иван Грозный, в лучшем случае:

…Настал Иван Четвёртый,
Он Третьему был внук;
Калач на царстве тёртый
И многих жен супруг.
Иван Васильич Грозный
Ему был имярек
За то, что был серьёзный,
Солидный человек.
Приёмами не сладок,
Но разумом не хром;
Такой завел порядок,
Хоть покати шаром![3]

Российская Империя прославила Петра I десятками памятников. От великолепного Медного всадника работы Фальконе на Сенатской площади Санкт-Петербурга и конной фигуры Растрелли перед Михайловским замком, до фигур буквально по всей России. От Риги до Сочи. От Москвы до Архангельска.

В то же время реальный создатель Российской Империи – Иван Грозный – удостоился двух скульптур, скромно таящихся  под сводами Русского музея и Третьяковской галереи. И даже памятник «Тысячелетие России» 1862 года не несёт на себе изображения Грозного. Его жена Анастасия Романовна Захарьина-Юрьева есть. Алексей Фёдорович Адашев присутствует. Протопоп Сильвестр в наличии. А Ивана IV нету!

Понятно, что ни Адашев, ни Сильвестр, ни даже Анастасия Романова не попали бы на памятник, не будь на сцене истории Ивана Грозного. Опять-таки понятно – «Тысячелетие России» установлен в Новгороде, который Грозный разгромил в 1569 году, то есть, для жителей – не самая приятная фигура.

Но позвольте…

Пётр Алексеевич, если рассуждать в таком ключе, фигура приятная ещё менее. Причём не только для Новгорода. За годы его правления население России сократилось, по разным оценкам, на 10-20%. Иван Грозный за всю свою карьеру извёл менее 6000 человек, из которых более 3000 – по результатам следственных действий за конкретные преступления. Не ззабудем и 2500 жертв войсковой операции Малюты Скуратова против мятежного Новгорода. Но жертвы не идут ни в какое сравнение с людскими потерями петровской эпохи.

Однако при Романовых Пётр стал Великим (заслужено), а Иван IV из Грозного (врагам страны) превратился в the Terrible – «ужасного».

Да и при социализме он оказался, во-первых, уже изрядно дискриминирован основной массой предыдущей историографии и публицистики; во-вторых, представителем реакционного феодализма, угнетателем крестьян. Таким образом, прорывных работ на основе беспристрастного исторического анализа, посвящённых его фигуре, не было. Даже, казалось бы, апологетический фильм С. Эйзенштейна – и тот не про Ивана Грозного, а про тов. Сталина.

Тенденция, как видно из вышеизложенного, давняя, не сегодняшняя. Как-то так выходит, что некоторые события или исторические персонажи для официальной пропаганды становятся «не ко двору».

История и пропаганда

Здесь надо вспомнить простой, но неоспоримый тезис: не бывает «просто историографии». Особенно если речь о практическом её государственном воплощении. Строго говоря, историк вообще не должен использовать оценочных категорий в исследовательской работе. «Что такое хорошо, и что такое плохо» – это не про академическую науку. Иное дело – политик, использующий историографию для пропаганды.

Как верно то, что мы все «выросли из гоголевской шинели», так верно и то, что мы все родом из прошлого. История – это процесс становления настоящего в прошлом. К сожалению, в настоящем история неизбежно пересекается с политикой. И на точке пересечения – перестаёт быть «просто историографией».

Государственная пропаганда – это один из инструментов власти. Любое государство является диктатурой, аппаратом насилия, в том числе, над мозгами. Мозгами заведует идеологический, пропагандистский аппарат государства, который определяет, что такое хорошо и что такое плохо.

Отсюда и происходят изъятия в истории – в том числе, те, что отражены наличием или отсутствием памятников. громогласной поддержкой увековеченья одного деятеля прошлого и не менее громогласной истерикой из-за попыток увековечить другого.

Обратимся к конкретике.

Непростительный грех Ивана Грозного

Дело в том, что Иван IV совершил самое страшное преступление в классовом обществе: обратил волю главы государства против правящего класса. За исключением войсковой операции в мятежном Новгороде, репрессии Ивана Грозного были обращены против представителей элиты. Правящий класс и его клиентелы пострадали от монаршей руки сильнее всего.

Почти исчерпывающую информацию о потерпевших можно почерпнуть в работе великого русского историка С.Б. Веселовского «Синодик опальных царя Ивана IV как исторический источник». Там нет случайных лиц – всё это «вятшие мужи» и их подручные. Перед нами проходит череда служилой корпорации Московского царства с их биографиями, местническими статусами и интересами.

А интересы их были прямые. Ещё вчера страна находилась в глубоко раздробленном состоянии. В каждом уделе правил собственный феодальный олигархический клан. С формальным построением единого государства, ничего не изменилось – кроме того, что основное политическое напряжение переместилось из регионов в столицу. Личные феодальные интересы, зачастую не совпадающие с общегосударственными, никуда не исчезли.

Используя накопленные средства, связи и общественный авторитет, олигархия пустила глубочайшие корни в духовенстве (идеологии), дьяческо-приказном аппарате (бюрократии), постоянно обрастая зависимыми «людишками» – клиентами. Или, как сказали бы русские крестьяне конца XIX века, «подкулачниками».

Центростремительные тенденции в стране, начавшись в XIV столетии, нашли окончательное выражение двести лет спустя, отлившись в монолитную фигуру Ивана Грозного. Бороться с боярами и князьями – не только финансовой, но и военной элитой государства – можно было только физически.

И царь боролся.

Он переломил волю правящего класса. Не пошёл ни на какие компромиссы. Нанёс страшный удар по их хозяйственной базе и положению в обществе. Его не удалось отравить, свергнуть, лишить легитимности, хотя бы частично. В этом состоит его главное преступление. И потерпевшие ему не простили, постаравшись казнить хотя бы его память после смерти.

Если представить, что Грозный умер, как Александр Македонский, в возрасте 33 лет – то есть к 1563 году, сразу после триумфального Полоцкого похода, – то он, без сомнений, остался бы в памяти, как великий государь, завоеватель, борец за интересы державы и её правящего класса. Но он выжил. А впереди был «37-ой год ХVI века» – война с олигархией 1565-1572 годов.

Парадокс в том, что Пётр I занимался примерно тем же.

Его усилия были направлены против всё той же аристократической верхушки. Причём усилия куда более длительные, последовательные и свирепые. Свирепость наложилась на специфический характер самодержца, который не только подавлял, но и унижал старинное боярство с большой выдумкой.

Но Пётр, уничтожив (или полностью отформатировав) старую аристократию, вместо неё создал новую. Иван же вынужденно использовал как точку опоры те или иные круги старой аристократии, интересы которой ситуативно совпадали с его собственными.

Борьба Петра, доведённая до логического завершения, дала стране альтернативу – обновлённый правящий класс, куда попали и  «русские джентри», и многочисленные иноземцы из числа «младших сыновей», которым на родине ничего «не светило», и часть старинных бояр, пересобранных в угоду созданной системе. То есть после Петра осталась точка его социальной опоры. Она и прославила своего создателя Отцом Отечества, создав ту самую традицию, в которой мы живём до сих пор.

И тут второй парадокс!

Правящий класс образца 1699-1724 года, пусть и абсолютно для России новый, но всё тот же феодальный круг! То есть Пётр последовательно лишил власти одних феодалов и передал её другим феодалам, сохранив и отчасти даже приумножив сословные привилегии элиты.

Когда окончилась горячая пора войн и реформ, оказалось, что преобразованная элита расценивает себя наследницей элиты древней. Народившиеся «графья»: Зотовы, Корчмины, Минихи, Чернышёвы вместе с родовитыми Шереметевыми, Юсуповыми, Голицыными, – все они не отделяли себя от всей протяжённости русский князей и бояр. От Рюрика и Дмитрия Донского, до Петра и Екатерины Великой – и далее.

Иван же Грозный не столько форматировал правящий класс, сколько рубил его и подавлял. А правящий класс при этом остался физически прежним, неразбавленным. И дожил до петровского переформатирования, о чём сказано выше. И в конце концов оказалось, что ивановы репрессии были направлены на «собратьев по классу», а то и прямых родственников имперской петровской элиты. Хотя все они формально считались дворянами, скованными Табелью о рангах, фактически, дворянство заняло место древней княжеской и боярской верхушки.

И эта верхушка ничего не забыла и ничего не простила. Она, будучи самым (а то и единственным) образованным слоем в России, и породила «историографическую пропаганду». И принятому в этой пропаганде образу Ивана IV, естественно, не нашлось места на памятнике «Тысячелетие России». Не ко двору оказался великий реформатор и создатель Российской империи в самой Российской империи.

Заказ на «национализацию элит»

Что же теперь?

А всё то же самое.

На нынешнем временном отрезке путинской эпохи мы наблюдаем опять переформатирование правящего класса «сверху» – какая разница, феодальный он, этот класс, советский или буржуазно-олигархический? Сейчас это называется «национализация элиты» – согласно идеологии государственного суверенитета как ярко выраженному приоритету «путинского большинства».

Это – конкретный и злободневный социальный заказ. Этому социальному заказу образ Ивана Грозного – как раз ко двору. Не зря же на открытии памятника в Орле фамилия «Путин» звучала чуть ли  не чаще, чем имя собственно героя торжества. Это не «культ личности», это – историческая параллель и исторический образец.

А что – правящий класс прямо вот так стройными шеренгами норовить покорно «национализироваться»? Ага, щас.

Пусть нынешняя олигархия далеко не феодальная, но всё же – это олигархия.

Ей очень не по вкусу исторический опыт, когда эту самую олигархию считали чем-то, что можно свести к «перебору людишек», чем регулярно Грозный и занимался. Нынешние представители элиты, конечно, не являются братьями по классу московским боярам и князьям. Тут, скорее, речь не о классовой солидарности, а солидарности внутри консорции. Да и сам пример опасный: некто позволил принести интересы высшего сословия-класса страны в угоду интересам самой страны. Это недопустимо.

И это высшее сословие по-прежнему имеет доступ к пропаганде – государственной ли, олигархической ли, западно-грантовой ли. Совсем недавно, если кто забыл, это вообще было одно и то же – да и сейчас немудрено запутаться, по правде говоря.

Поэтому в современной пропаганде вполне ожидаемо мощно звучит голос того класса, который не любит Ивана Грозного. Как не любит и Сталина, который тоже занимался «перебором людишек», и вообще, до последнего боролся с любыми проявлениями буржуазности и клановости в обществе.

Зато Б.Н. Ельцин – очень ко двору. При нём родилась вся наша современная олигархия (высшие представители капиталистического класса). Поэтому несколько миллиардов рублей на постройку Ельцин-центра нашлись, а вот памятник в уездном Орле просто так поставить не выходит.

***

А вывод простой.

Смотреть на историю надо, как на реку – река разрывов не имеет. Иначе это уже не река, а заболоченная местность.

Иван Грозный создал империю. Не сам, не в одиночку, развив труды своих предшественников, и империей это назвали сильно позже, – но его вклад есть, и немалый. За это он заслуживает памятника, и не в одном Орле. Место его – в столице, в Москве, там же, где стоит Юрий Долгорукий – ещё одна неоднозначная фигура русской истории, на которую, однако, смогли взглянуть без идеологических шор. От шор вообще надо избавляться: ведь поиск исторической истины ценен не только сам по себе, но и как прямое средство выживания народа и страны.