Page 5 - UM

Страница |4

совмещал пламенный социализм и поиски внутренней свободы. Быстрые и точные
движения, присущие его ремеслу, он ввел в метод сосредоточения и очищения духа, о
чем оставил сотни страниц записок. Что бы он ни делал – составлял бутоньерки,
разглаживал ткань – его лицо всегда сияло тихой радостью.

В четверг и воскресенье мои товарищи собирались вокруг его портновского стола,
чтобы послушать его и ощутить присутствие его силы, – и у большей части из них
жизнь стала иной.

Полный веры в прогресс и науку, он построил для себя могучую философию. У него
было нечто вроде озарения при чтении работы Фламмариона о доисторических
временах. И потом, увлекаемый страстью, он читал книги по палеонтологии,
астрологии, физике. Несмотря на отсутствие подготовки, он все же проникал в
глубинную сущность этих областей знания. Он говорил почти как Тейяр де Шарден,
которого мы тогда не знали: «То, что наш век еще переживает, более внушительно, чем
появление буддизма! Теперь речь пойдет уже не о приспособлении того или иного
божества к человеческим требованиям. Религиозное могущество Земли вызывает в нас
решающий кризис: кризис открытия самих себя. Мы начинаем понимать, что
единственная приемлемая для человека религия – это та, которая научит его вначале
узнать, а затем любить и страстно служить миру, самым важным элементом которого
является он сам». Отец думал, что эволюция не смешивается с возможностью
перевоплощения, что она является всеобщей и постоянно возрастающей, что она
увеличивает психологическую плотность нашей планеты, подготавливая ее к контакту
с интеллектами других миров, к сближению с самой душой Космоса. Для отца род
человеческий не был чем-то законченным. Он прогрессировал к состоянию
сверхсознания через подъем коллективной жизни и мельченное создание единой
психологии. Отец говорил, что человек еще не завершен и не спасен, но что законы
конденсации творческой энергии позволяют нам питать великие надежды на
космическом уровне. И сам он никогда не терял надежды. Поэтому он со спокойной
совестью и религиозным динамизмом рассуждал о делах этого мира, забираясь очень
далеко и высоко на поиски оптимизма и смелости, которые могли бы быть
использованы немедленно и реально. В 1945 г. война закончилась, но появилась угроза
новой войны – на сей раз атомной. Но при этом он умудрялся считать теперешние
тревоги и горести как бы негативами великолепного образа будущего. У него была
нить, которая связывала его с духовной судьбой Земли, и на свою «эпоху тирании», где
заканчивалась его трудовая жизнь, он, несмотря на безмерные личные огорчения,
проецировал доверие и огромную любовь.

Он умер у меня на руках в ночь с 31 декабря на 1 января и, прежде чем навеки закрыть
глаза, сказал мне: – Не следует слишком рассчитывать на Бога: может быть. Бог
рассчитывает на нас…

Как в этот момент обстояло дело со мной? Мне было 28 лет. А в 1940 г., когда судьба
нанесла удар всем нам, мне было двадцать. Я принадлежал к промежуточному
поколению, видевшему крушение мира, отрезанному от прошлого и сомневающемуся в
будущем. Я был очень далек от веры в то, что эпоха тирании достойна уважения и что