Page 289 - UM

С т р а н и ц а | 288

недомогание, которое пытался приписать тому, что мое тело как-то окоченело, а не
действию наркотика. Я закрыл глаза, вновь открыл их. И тут я увидел Алеф.

Теперь я подхожу к неизгладимому воспоминанию, к центру моего рассказа, здесь
начинается отчаяние писателя. Всякий язык – алфавит символов, использование
которого предполагает прошлое, общее для собеседников; но как передать другим
бесконечный Алеф, который пугливая память удерживает с трудом? Мистики в
подобном случае используют символы: чтобы обозначить божество, перс говорит о
птице, которая некоторым образом есть все птицы сразу; Аланус де Инсулис – о шаре,
центр которого находится повсюду, а окружность нигде; Иезекииль – об ангеле с
четырьмя лицами, обращенными одновременно к востоку и западу, северу и югу (я не
без основания напоминаю об этих непостижимых аналогиях, они имеют определенную
связь с Алефом). Быть может, боги не откажут мне в способности найти подобный
образ, но тогда этот рассказ будет фальшивой литературщиной. В конечном счете
главная задача – неразрешима: бесконечную совокупность нельзя перечислить даже
частично. В это бесконечное мгновение я увидел миллионы действий, приятных и
жестоких; ни одно из них не удивило меня, так же, как тот факт, что все они
происходили в одной и той же точке, не накладываясь друг на друга и не просвечивая
одно сквозь другое. Все, что видели мои глаза, происходило одновременно – я же
описываю это последовательно, потому что таково свойство языка. Тем не менее, я
хочу назвать хоть кое-что.

Внизу лестницы справа я увидел маленький шар с волнистой поверхностью,
сверкавшей почти нестерпимо. Сначала я думал, что он вращается, потом понял, что
это движение было иллюзией, производимой головокружительным зрелищем,
заключенным в нем. В диаметре Алеф имел два или три сантиметра, но внутри него
находилось космическое пространство, нисколько не уменьшенное. Каждый предмет
(например, стекло зеркала) был бесконечным множеством предметов, потому что я
ясно видел это со всех точек мира. Я увидел густо населенное море, я видел рассвет и
вечер, видел народы Америки, видел серебряную паутину в центре черной пирамиды,
видел лабиринт ломаных линий (это был Лондон), видел бесконечные глаза,
испытующе глядящие на меня во мне; и тотчас же, как в зеркале, я видел все зеркала
планеты, и ни одно из них не отражало меня; я видел на заднем дворе улицы Соле те же
плиты, которые видел тридцать лет назад в доме Фрая Бенто; я видел гроздья, снег,
табак, залежи металлической руды, водяные пары, я видел пустыни у экватора и
каждую песчинку в них, видел в Инвернессе женщину, которую я не забуду, видел
пышные волосы, надменное тело, видел рак груди, видел кружок сухой земли на
тротуаре в том месте, где росло дерево, видел в деревне Адроге в загородном доме
экземпляр первого английского перевода Плиния, сделанного Филимоном
Голландским, видел одновременно каждую букву каждой страницы (будучи ребенком,
я всегда восхищался тем, что буквы в закрытой книге не смешивались и не терялись в
течение ночи), я видел ночь и день, одновременный с ночью, я видел закат Керетаро,
который, казалось, отражал цвет бенгальской розы, я видел свою спальню пустой,
видел в кабинете Алкмаара глобус между двух зеркал, отражавших его без конца, видел
лошадей с развивающимися гривами на пляже Каспийского моря при восходе солнца, я