Page 290 - UM

С т р а н и ц а | 289

видел тонкие кости руки, видел оставшихся в живых после боя посылающими
почтовые открытки, я видел в витрине Мирсапура колоду испанских карт, я видел
косые тени папоротников на земле теплицы, видел тигров, питонов, бизонов, морскую
зыбь и армии, видел всех муравьев земли, видел персидскую астролябию, я видел в
ящике письменного стола (и почерк заставил меня задрожать) непристойные,
невероятные, точные письма, которые Беатрис посылала Карлосу Архентино, я видел
дорогой мне монумент на кладбище Чакарита, я видел жестокое зрелище – то, что
было восхитительной Беатрис Витербо, я видел, как несется по сосудам моя темная
кровь, я видел сплетение обстоятельств в любви и перемены, которые приносит
смерть, я видел Алеф со всех точек, я видел в Алефе Землю, а в Земле – новый Алеф, и в
Алефе – опять земной шар, я видел свое лицо и свои внутренности, я видел твое лицо и
испытывал головокружение, и плакал, потому что мои глаза видели таинственный и
лишь предполагаемый объект, название которого люди незаконно употребляют, хотя
ни один человек не видел его – непостижимую Вселенную.

Я почувствовал безграничное почтение, бесконечную скорбь.

– Ты совсем свихнешься, если будешь так долго совать свой нос в то, что тебя не
касается, – сказал ненавистный жизнерадостный голос. – Ты можешь опорожнить весь
свой мозг, но и за сто лет не сумеешь оплатить мне это откровение. Какая потрясающая
обсерватория, а, Борхес? Ноги Карлоса Архентино стояли на верхней ступеньке
лестницы. В неожиданном слабом свете мне удалось встать и пробормотать: –
Потрясающе, да потрясающе.

Безразличная интонация моего голоса удивила меня. Карлос Архентино, испуганный,
настаивают: – Ты все хорошо видел, в красках? В это мгновение я продумал свою месть.
Благожелательно, с явной жалостью, я уклончиво поблагодарил Карлоса Архентино
Данери за гостеприимство, которое он мне оказал в своем подвале и посоветовал ему
воспользоваться сносом его дома, чтобы переселиться подальше от пагубной столицы,
не прощающей никому, поверь мне, никому! Я наотрез отказался обсуждать вопрос об
Алефе. Уходя я обнял его и повторил, что деревня и покой – два замечательных врача.

На улице, на лестнице Конституции, в метро все лица казались мне знакомыми. Я стал
бояться, что во всем мире не найдется больше ничего, что было бы способно удивить
меня: я побоялся, что меня никогда больше не покинет чувство, что все это я уже
видел. К счастью, после нескольких бессонных ночей забвение пришло ко мне снова.