Page 129 - UM

С т р а н и ц а | 128

Глава 1
ШУМ ПРИБОЯ БУДУЩЕГО

Во время оккупации Парижа в квартале Эколь жил старый оригинал, одевавшийся, как
буржуа XVII века, не читавший ничего, кроме Сен-Симона, обедавший при свечах и
игравший в кости. Он выходил из дому только к бакалейщику и булочнику, в
капюшоне, закрывавшем напудренный парик, в панталонах, из-под которых виднелись
черные чулки и башмаки с пряжками. Волнение Освобождения, стрельба, народные
движения возмущали его. Ничего не понимая, но возбужденный страхом и яростью, он
вышел однажды утром на свой балкон с гусиным пером в руке, с жабо, трепетавшим на
ветру, и закричал страшным и сильным голосом пустынника: «Да здравствует
Кобленц!» Его не поняли; видя его чудаковатость, возбужденные соседи инстинктивно
чувствовали, что старичок, живущий в другом мире, связан с силами зла; его крик
показался немецким, к нему поднялись, взломали дверь, его оглушили, и он умер.

В то же утро у Инвалидов обнаружили стол, тринадцать кресел, знамена, одеяния и
кресты последней ассамблеи рыцарей Тевтонского ордена, неожиданно прерванной. И
первый танк армии Леклерка, прошедший через Орлеанские ворота, – окончательный
признак германского поражения. Его вел Анри Ратенау – дядя которого, Вальтер, был
первой жертвой нацизма.

В этот час совсем юный капитан, участник Сопротивления, пришедший захватить
префектуру, велел набросать соломы на ковры большого кабинета и составить
винтовки в козлы, чтобы почувствовать себя живущим в образах первой прочитанной
им книги по истории.

Так цивилизация в определенный исторический момент, как человек, находящийся во
власти величайшего волнения, вновь пережила тысячи отдельных мгновений своего
прошлого, непонятно почему избранных и, по-видимому, в столь же непонятной
последовательности.

Жироду рассказывал, что, уснув на секунду в амбразуре траншеи, ожидая часа, когда он
должен был идти сменить товарища, убитого в разведке, он был разбужен
покалываниями в лицо: ветер распахнул одежду мертвеца, раскрыл его бумажник и
развеял его визитные карточки, уголки которых ударились о щеки писателя. В это утро
освобождения Парижа визитные карточки эмигрантов Кобленца, революционных
студентов 1850 года, великих мыслителей – немецких евреев и
братьев-рыцарейкрестоносцев – летали по ветру, далеко разносившему стоны и
Марсельезу.